так мы и шли, щекам было холодно, в голове - немножко пусто, а вообще как-то смешно. с ребятами посидели весело, но не очень долго, ох уж эти армянские родители.
потом, уже дома, снова был чай, снова были разговоры , и все это - до семи утра. когда легли спать, мне снилось, что мы выбираем котенка, почему-то обязательно черного, хотя, по словам бабушки-обладательницы-коробки-с котейками, самым лучшим был серенький, которого нам все равно было брать нельзя. так я и не поняла, обзавелись ли мы пушистым другом, потому что потом я уже рисовала монастырь. глупо: сначала я рисовала его карандашом, а потом разукрашивала, а надо было сразу красками; ксюша во сне немного издевательски надо мной посмеивалась, а потом оказалось, что рисую я его уже на ней, щедро водя фиолетовой и синей кистью по небу рядом с фасадом.
на утро я засунула в ее рождественский носок заговоренную на удачу записку, а потом мы ели московский салат прямо в постели, сидя под одеялом, и ксюша рассуждала о святости поедания салата утром первого января, с чем я была полностью согласна. "все-таки наши судьбы поразительно тесно связаны". да, пожалуй. сколько еще новых годов мы встретим вместе? и каждая - по-своему - в одиночестве.
дома-дома меня ждала мама, сладости и потрясающе красивая елка, наверное, самая красивая за последние годы. я снова включила старые песни и даже не танцевала, нет, просто ходила под них туда-сюда по комнате босиком, по холодному полу, хотя все еще немного болею, а на пятки налипло много-много еловых иголок, что показалось мне до ужаса правильным и закономерным, настолько, что я даже не стала их стряхивать. я много пела в эту ночь и в этот день. когда я занималась этим сидя на кухне, с закрытыми глазами и раскачивая головой, мне показалось, что мой череп, как палатка в гарри поттере - небольшой снаружи, и просто огромный, гигантский - внутри. честно говоря, меня это даже немного испугало, потому что я никогда прежде не ощущала подобного. мне казалось, что моя голова - большой зал, целый собор, болтающийся на маленьком теле, с сотней метров от затылка до лба, и я стою там внутри рядом со ртом, с другой его стороны, и пою, так, чтобы голос вырывался наружу; и он был глухим из-за эха, разносящегося в пустом черепном храме.
когда я открыла глаза, наваждение пропало. но я его запомнила.
я слышу мамин смех из гостиной, и мне от этого очень хорошо. в этом году я всей душой хотела бы, чтобы мои близкие люди больше смеялись и меньше плакали.