как-то раз, во время очередных семейных посиделок, мама обмолвилась, что ей нравится вместе со мной смотреть всякие российские мелодрамы на первом, типа "доярки из хацапетовки" и пр. сказала, её каждый раз очень смешат мои едкие комментарии и непрекращающаяся критика в адрес персонажей, их действий, слов, отношений, внешнего вида и вообще всего. причем всегда все происходит примерно так: вечером я сижу в гостиной с ноутбуком; в какой-то момент приходит мама и включает телевизор, и я его вместе с ней не то чтобы прям смотрю, но отвлекаюсь от своих занятий регулярно, как раз ради очередной изобличительной фразы.

вообще-то, раньше меня действительно раздражали все эти сопливые фильмишки, но со временем я начала относиться к ним с должным смирением и снисходительностью. и хотя теперь я не испытываю такого уж непреодолимого желания их комментировать, все равно продолжаю это делать, раз уж маме так нравится. иногда достаточно развить небольшой монолог на тему "что это у него с лицом?", и этого оказывается достаточно, чтобы вызвать у нее улыбку или смех. поэтому зачастую я начинаю рассуждать об идиотизме той или иной сцены просто так, не держа в мыслях ничего плохого. и мне самой, в общем-то, очень весело.

это здорово — такие вечера.

последние два дня я занимаюсь тем, что перетряхиваю свой видавший виды цитатник.

это старая ксюшина запись, которая повествует еще о школьных временах нашей с ней жизни.
надо уточнить сразу две вещи: три описанных ниже товарища до сих пор с нами; появляются они на магнитной доске, нарисованные разноцветными маркерами. мы каждый год празднуем день рождения Осьминого; не так давно ему стукнуло 4 года.

Пишет  Джонни Драско:

"Невероятные приключения Зэро,Канамэ и Осьминого"
Да,были деньки...Мы
с Анной промышляли тем,что в школе на скучных уроках рисовали
комиксы."Комиксы",конечно,может быть,слишком громко сказано..Но какие
есть,такие есть

В общем,сперва главными героями были Зэро и Канамэ-герои аниме и манги "Рыцарь-вампир".Рисовали мы их в виде этаких головастиков.Качество рисовки,естественно,оставляло желать лучшего,зато было быстро и ржачно.Комиксы выходили иногда немного пошлыми,к тому же мы привнесли в их отношения Собственно,с оригинальными героями их мало что связывало,разве что имена.Но на всякий случай отказаваюсь от прав на них:к сожалению,Зэро и Канамэ придумали не мы.

А вот Осьминого-наш от макушки до присосок на щупальцах.Могли ли мы предположить,когда он появился,сколько счастья и веселья он нам принесет?Сейчас у меня даже такое ощущение,будто это не мы его придумали,а он сам к нам пришел!Это было чистое вохновение!Безусловно.

С появлением Осьминого жизнь Зэро и Канамэ сильно изменилась.А произошло это так:Как-то раз погожим теплым утром Зэро рыбачил на бережку и поджидал Канамэ.Он уже начинал волноваться,как вдруг почувствовал,что ему на крючок попалась какая-то здоровенная раба.Он стал тянуть,как вдруг из воды появился Осьминого.Зэро,конечно,сперва не на шутку испугался,но оказалоь,что Осьминого не враг,а друг.Оказалось,что по трагическому стечению обстоятельств (кто-то дал ему пендаля) Канамэ упал в воду и чуть не утонул.К счастью,его спас Осьминого,которому сразу же понравился красивый Канамэ и он захотел быть его другом.Зэро Осьминого не очень понравился,однако в благодарность за спасение возлюбленного,он уступил.Так и начались совместные приключения наших героев.


С развитием сюжета мы узнали,что Зэро-непревзойденный кулинар,а лучше всего у него получается такояки (блюдо,готовящееся из осьминогов).А Осьминого,в свою очередь,талантливый и очень известный музыкант,собирающий толпы фанатов на своих концертах.А благодаря уникальному строению своего тела он мог одновременно мграть на двух инструментах:ударных и саксафоне.


Однако,отношения между Зэро и Осьминого сложились напряженные.Эти двое постоянно соперничали за внимание Канамэ.А Зэро ужасно ревновал Канамэ к Осьминого.Не желая ни в чем уступать головоногому,он решил научиться играть на скрипке и клавишах.Конечно,сперва у него выходило не очень хорошо,но благодаря своему упорству,он достиг больших успехов.



Временами не обходилось и без маленьких шалостей,которые Зэро и Осьминого периодически подстраивали друг другу.


Между тем,Канамэ тоже не дурака валял.Ему приходилось много и усердно работать,чтобы прокормить семью.Иногда он приходил так поздно,что все уже спали,однако он никогда не забывал перед сном полить рассаду на подоконнике,почистить зубы и проверить как спят домочатцы.


К сожалению,не обходилось иногда и без маленьких семейных ссор.Но наши герои всегда были готовы пойти на компромисс и уступить другому по доброй воле или же по принуждению...


Чем больше мы работали над нашим комиксом,тем аккуратнее становилась рисовка.Времени на работу стало уходить боьше.Возможно,это и стало причиной конца нашего высокобюджетного проекта.Последний раз мы увидели наших героев,когда они собирались съездить в гости к нашему другу Укурку в Одессу.С тех пор от них нет никаких вестей,как,впрочем,и от самого Укурка.Мы очень скучаем по ним и надеемся,что у них все хорошо.И сейчас Зэро,Канамэ и Осьминого нежатся на пляже под жарким южным солнышком.


Не смотря ни на что мы до сих пор очень любим наших героев и помним их.В подтверждение тому у Анны даже есть футболка с Осьминого,подаренная мною,а у меня футболка с Зэро.А если мы когда-нибудь забудем их,то ТЫСЯЧИ КИНЖАЛОВ ВЗОРВУТСЯ!!1!11!!!

URL записи

Ta-svoloch.diary.ru/p186588908.htm - можете мне что-нибудь сказать
ask.fm/refusenot - а здесь что-нибудь сказать могу уже я

запись создана: 13.11.2013 в 09:33

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

нашла свой рассказ годичной давности, написанный для "кровавого алфавита" на крипи-фест) мне тогда попалась буква "ы", и я даже не особо удивилась

читать дальшеНачну с того, что живу в новосибирском Академгородке. Райское местечко, все при нем: и красивая природа, и развитая инфраструктура. Ну и, конечно, мой любимый музей железнодорожной техники, находящийся в десяти минутах езды от центра, нашей Верхней Зоны. Еще в детстве, впервые увидев старый папин сборник, посвященный железным дорогам, поездам и паровозам в частности, я буквально на них помешался. Прочитав его от корки до корки, начал дергать родителей, капризничая и чуть ли не каждые выходные умоляя сводить меня в тот музей. Там я мог часами бродить среди молчаливых и, как мне тогда казалось, огромных махин, от которых так и веяло загадкой тех путей и дорог, которые они преодолели. Мне представлялось, как они неслись и ночью, и днем через пустынные поля, пересекая реки, утягивая за собой стройную цепочку вагонов с пассажирами или грузом. Понятия не имею, почему, но лично мне и тогда, и сейчас все эти воображаемые картины кажутся не просто интересными или красивыми, а прямо-таки захватывающими. Но отец, к сожалению, мой восторг не разделял, поэтому со временем, став старше, я начал бегать туда сам, предпочитая свои одинокие походы прогулкам с ребятами во дворе. Примерно в то время у меня появился доступ в Интернет, что открыло кучу новых возможностей. Теперь я мог быстро найти историю любого из вагонов музея и не только; поэтому, в конце концов, я ушел в их изучение с головой, тем не менее, продолжая периодически навещать моих старых «друзей» в музее. Тогда-то я и познакомился с Денисом Валерьевичем.

Новый сторож был добродушным дядькой, с которым у меня постепенно сложилось некое подобие товарищеских отношений, развившихся на благодатной почве нашей общей любви к историям железных дорог и поездов. Ему всегда было что рассказать, а я являл собой пример образцового слушателя. Поэтому мы замечательно проводили время вместе, часами сидя у него в сторожке и прихлебывая чай с конфетами, которые я иногда приносил с собой.

Чертовщина началась в августе 2007 года. Лето выдалось жарким, поэтому в музей я особо не ходил, предпочитая оставаться в своей прохладной квартирке, лишь изредка бегая с друзьями позагорать на местный пляж. Однако, увидев на сайте объявление о поступлении нового экспоната, я все же решил наведаться в гости к Денису Валерьевичу и, конечно, поглазеть на пополнение. Привезли, надо сказать, довольно редкий экземпляр — грузовой паровоз серии «Ы», выпущенный в двадцатых годах прошлого века специально для Армавир-Туапсинской железной дороги. В интернете о нем мне удалось найти не так уж много информации, поэтому непосредственно перед доскональным осмотром я решил заскочить к дяде Денису — обсудить красавца и, может, узнать что-нибудь новое.

Как я уже говорил, в музей я тем летом не выбирался, так что ожидал от старого товарища теплого дружеского приема и очень удивился, когда вместо этого получил лишь хмурый взгляд и угрюмое «заходи, жарко на улице». В недоумении усаживаясь за небольшой раскладной столик, я наблюдал, как сторож аккуратно достает чашки из шкафчика на стене, не говоря при этом ни слова. В другое время он уже обязательно рассказывал бы какую-нибудь очередную историю из жизни музея, который, надо признать, не так уж редко видел посетителей, но в тот раз он был странно молчалив и подавлен. Когда он тоже уселся за стол, я осторожно поинтересовался, в чем дело, на что получил только неопределенный взмах рукой, мол, «ничего важного, забудь». Так мы просидели несколько минут; я сосредоточено всматривался в чаинки, а Денис Валерьевич немного нервно барабанил по краю стола, периодически громко прихлебывая из своей кружки. Не знаю, почему он тогда так долго решался мне рассказать, может, чувствовал, что это что-то похуже обычной байки, или просто не хотел показаться напуганным и суеверным. Как бы там ни было, он все-таки это сделал, и я до сих пор не уверен, рад ли тому, что, возможно, знаю настоящую причину всего, что последовало после.

— Ты ведь на новенького посмотреть пришел? — он вдруг посмотрел на меня каким-то уставшим взглядом, от которого мне его, помню, даже жалко стало.
— Ну да, - я пожал плечами и продолжил, — очень уж интересно было, черт с ней, с жарой. Я думал, вы тоже порадуетесь, в конце концов, давно уже ничего не появлялось.

Дядя Денис на это только усмехнулся, покрутив свои желтоватые прокуренные усы.
— Я, парень, радовался до тех пор, пока не узнал, что именно мне тут привезли. Наверняка ведь уже вычитал что-нибудь про этот паровоз? Ну, с тебя станется. Так вот послушай теперь, что я тебе скажу. Ты не подумай, я человек не такой уж молодой, мне в страшные россказни верить не пристало, да я и не верю; но есть одна история, с молодости мне еще неприятная, которую я от отца узнал. Ты же помнишь, он у меня машинистом проработал девять лет? Так вот работал он как раз на Армавир-Туапсинской, сюда-то мы много позже переехали. Я совсем малой был, когда тот случай приключился, и мне про него, конечно, далеко не сразу стало известно. Знаешь, лучше б я ничего про это и не знал, понятия не имею, зачем мне батя рассказал.

Дело было в пятьдесят пятом, незадолго до того, как всю серию «Ы» списали. Один из этих паровозов водил очень хороший друг моего отца, с которым они общались почти с самого начала его захода на службу. И как-то раз, то ли что-то празднуя, то ли еще по какому поводу, но они сильно напились, прямо до чертиков, ну, этот его друг и начал болтать лишнего. Рассказал, мол, что на самом деле возит контрабанду, и что как-то раз на станции они с помощником обходили вагоны перед выездом, чтобы не подцепить «зайцев», и наткнулись на мальчишку-беспризорника – таких после войны много было. Я так и не понял, что они там везли и каким образом этот несчастный пацан прознал, что в ящиках, но ясно одно: оставить его в живых они не решились. Слишком большой риск; тогда хоть и «оттепель» уже была, а Сталина пока еще никто не забыл. Куда девать мальчишку на станции? Ну, они его треснули по голове, дотащили до паровоза, да и бросили в топку. Тот, мол, живьем в ней и сгорел. Жуткие создания люди.

Денис Валерьевич вдруг замолчал, уставившись на пустую кружку. Я уже примерно начал понимать, к чему он мне все это рассказывает, поэтому сидел, почти не дыша, ожидая продолжения и размышляя над его последней фразой. Через некоторое время он вздохнул и продолжил:

— Отец говорил, что так быстро никогда не трезвел. Просто как будто по голове треснули, а сознание — оп! — и прояснилось. А тот все выкладывал один за другим свои грешки — видимо, совесть заела, что и не удивительно, потому что черт знает, как такое на душе нести. Меня до сих пор поражает, что у ребенка жизнь отобрать этот урод, чтоб тайну сохранить, не погнушался, а бате моему почему-то доверился. Через месяц после этого разговора его махинации раскрыли, а сам он пропал. Расстреляли, наверное, тогда этот метод еще не до конца отжил. И я, честно, так и не узнал, сам он где-то просчитался, или отец его сдал.

Тут дядя Денис снова замолчал, неожиданно резко встав и подойдя к маленькому холодильнику в углу комнаты. Из щели между холодильником и стеной он выудил небольшую бутылку, сделал глоток и поставил обратно.

— Тебе не предлагаю, парень, — снова усмехнулся он, усаживаясь на свое место, — скажу только, к чему история моя. Как мне отец рассказывал, тот паровоз стал прямо-таки притягивать к себе несчастья. То что-нибудь сломается, то машинисту в нем плохо станет – много, в общем, было неприятных случаев, из-за чего все его стали называть «бедовым». И я вот днем смотрел на наш новый экспонат и думал, что вряд ли это тот самый, так ведь просто не бывает. Но сердце не на месте, понимаешь, кошки на душе скребут, аж сил нет.

Я на это смог только молча кивнуть.

***

Выйдя из сторожки, я направился прямиком к предмету нашего разговора. Теперь меня подстегивал не просто интерес, а жгучее желание: со страхом и каким-то черным азартом я надеялся обнаружить в паровозе хоть какой-нибудь след давно минувших ужасных событий. Но, облазив его вдоль и поперек, я не нашел ничего, что хоть как-то выделяло его среди других; дверь будки, к моей досаде, была заперта. Повздыхав, но все же получив удовольствие от изучения колес, сухопарника, клапана, паровоздушного насоса и прочих частей этого потрясающего механизма, я все же собрался возвращаться домой. Отойдя на некоторое расстояние, я обернулся и еще раз внимательно посмотрел на паровоз. Он не выглядел ни капельки зловеще и, казалось, не мог таить в себе никаких темных тайн прошлого, поэтому, улыбнувшись, я снова развернулся и бодрым шагом пошел к воротам. Только ненадолго притормозил у сторожки, надеясь нормально попрощаться с дядей Денисом. Но тот так и не вышел, поэтому я, напевая какую-то незамысловатую мелодию, двинулся в сторону остановки, сел в маршрутку и еще долго не возвращался туда снова.

В сентябре снова началась учеба. Увлечения увлечениями, но к своей успеваемости я относился серьезно, так что о походах в музей на время пришлось забыть. Единственный раз, когда я, чтобы справиться с осенней хандрой, решил погостить в старой, но вполне уютной сторожке, запомнился мне, наверное, навсегда. Весь день было солнечно, и только к вечеру подул промозглый ветер, подгоняя меня по пути от остановки до входных ворот, через которые я все равно не собирался проходить, надеясь провести пару часов в приятной компании Дениса Валерьевича и кружки чая. Каково же было мое удивление, когда вместо немного полноватого жизнерадостного мужчины я увидел бледную тень человека, которого когда-то хорошо знал. Весь исхудавший, вымотанный, с темными кругами под глазами, он выглядел сильно постаревшим и осунувшимся. Честно говоря, он даже не открыл мне дверь — только выглянул из окна, немного отодвинув кем-то еще давно повешенную на него занавеску грязновато-бежевого цвета. Помню, мне стало так не по себе, что, несколько минут потоптавшись у порога, я уехал домой. До сих пор не могу понять, правильно ли тогда поступил. Может, мне стоило остаться с ним, поговорить, выслушать, успокоить. Может, это что-то и изменило бы.

Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. Когда в следующий раз, уже весной, я все-таки решил выяснить, в чем дело, дядю Дениса на посту я не обнаружил. Вместо него дверь мне открыл довольно молодой, лет сорок на вид, мужчина, с раздражением заявивший, что предыдущий сторож помер еще зимой. Когда я спросил, как это случилось, он лишь неопределенно и немного нервно дернул плечами, пробормотав что-то про сердечный приступ и махнув в сторону входа в музей.

— Что? — я не совсем понял, к чему был последний жест.

— Да нашли его, говорю, вон там. Лежал в сугробе у одного из паровозов, весь окоченел уже, когда откопали. Черт знает, что он там забыл посреди ночи, — сторож вдруг как-то подозрительно на меня посмотрел, — а тебе-то что, пацан?

—Да я так, знал его довольно долго, — ошарашено промямлил я, на что тот окинул меня еще одним неприязненным взглядом и закрыл дверь прямо перед моим носом.

Впервые столкнувшись со смертью не чужого мне человека, я почувствовал себя абсолютно несчастным и брошенным. Как в трансе, я постарался незаметно пробраться на территорию музея, чтобы немного побродить среди вагонов, проветриться. Я почему-то знал, куда мне нужно идти, на что посмотреть. Медленно, но уверенно я преодолел несколько рядов пассажирских и грузовых локомотивов, пока, наконец, не остановился у паровоза серии «Ы» - того самого, который так не нравился моему несчастному другу. Как и несколько месяцев назад, я внимательно всматривался в очертания труб и клапанов, в окна будки, в номер I-3205 на тендере, пытаясь уловить что-то, чего не вижу сейчас я, но что наверняка смог увидеть дядя Денис. Сомнений в том, у какого именно паровоза его нашли, у меня не было. Так я простоял довольно долго, пока не замерз окончательно. Тогда, засунув руки в карманы, задумчиво пошел к выходу, но, почти уже свернув в другой ряд, я, как и когда-то давно, поддавшись внутреннему побуждению, обернулся. Из окна будки на меня смотрело лицо. Маленький мальчик, лет десяти от силы, бледный, худой, смотрящий таким тяжелым, непроницаемым взглядом, что мое сердце сначала будто полыхнуло огнем, чтобы тут же пропустить удар и закоченеть. Приложив немалые усилия, чтобы отвести глаза, я развернулся и кинулся прочь. Так быстро я, наверное, никогда не бегал.

Удивительно, спустя столько лет искренней любви к этому месту, я больше не хочу туда ходить. Не был там уже лет пять.
Сердце не на месте, понимаете, кошки на душе скребут, аж сил нет.

скучаю по таке, по этому японцу-трудоголику, жадному до денег) никогда не забуду, как он мне помог в сложной ситуации!

скрин

позабавило сравнение, конечно) а что, очень даже может быть
НА ФОТО НЕ Я

я сижу на диване, привалившись к стене, вся укутанная в одеяло и вяло размышляющая о том, что чайник уже вскипел, и от очередной кружки чая меня отделяют лишь несколько секунд заваривания пакетика (да, настолько он ненатуральный) и моя лень. вернее, апатия. здравствуй, еще один приступ одиночества и немного отстраненной, будто через стенку ощутимой тоски по тому, что пока еще со мной.
я уже второй день ночую одна, и мне это даже нравится. пугающее чувство переносимости — пустой квартиры, тишины, печальной музыки. да, переносимости, именно так. равнодушно ведя взглядом по очертаниям нашей комнаты, которая, в отличие от прошлогодней в это же время, совсем даже не подготовлена к празднику, я понимаю, что вполне могла бы жить здесь одна. и здесь, и в любом другом месте. комната действительно маленькая. никто бы не удивился, никто бы не сказал, что она великовата для меня одной. в самый раз. я вполне успешно занимаю собой все пространство: то лежа на кровати, то сидя за столом, то вертясь на кухне. я давно уже не боюсь засыпать одна при выключенном свете, не боюсь закрывать глаза и отворачиваться к стенке. мой день проходит в тишине; я больше не разговариваю с собой вслух. почти. такая жизнь кажется, пожалуй, скучной, но умиротворенно размеренной. хотя вряд ли я могу правильно судить об этом, периодически проживая таким образом всего по два-три дня подряд. а могла бы дольше? я не знаю, и сквозь все эти мысли пробивается страх и, да, тоска; тоска от осознания, что все кончается. всегда все кончается. все проходит, как говорил данил, вот и это пройдет. сейчас я могу лишь смутно представлять, как будет выглядеть моя жизнь через год, но ведь это действительно случится. квартира опустеет.

люди уходят — это нормально. я боюсь, потому что иногда мне кажется, что у меня не получится впустить кого-то еще. когда я остаюсь одна, мне кажется, что мне действительно лучше одной.

я думаю, на самом деле это не так. человеку нужен человек.

на прошлой неделе нашему курсу устроили походы сначала в морг, потом в психиатрическую больницу. в морге при нас проводили вскрытие, в психушке — разговаривали с двумя больными по очереди. и так получилось, что за два дня я увидела много такого, чего большинство людей не видят за всю жизнь. первое: мертвый человек и то, как ему распиливают голову, как вскрывают грудную клетку и, схватив за основание языка в горле, одним движением вытаскивают все внутренности, оставляя кровь плескаться на дне пустой оболочки. голова — чистая чашка, в туловище белеет позвоночник.
в итоге, наша группа разделилась на тех, кто стоял ближе к дверям или вообще вышел в коридор (смысл? там тоже трупы), и тех, кто с разной долей интереса и отвращения наблюдал за процессом вблизи. первых, конечно, большинство. в основном, девушки. парни, сбившиеся в кучу вокруг тела, тоже разделились: были любопытствующие, были спокойные, были красующиеся. к последним я отнеслась, откровенно говоря, не очень хорошо. да, я тоже ходила вокруг стола, тоже трогала мозг и другие органы, тоже, в конце концов, ощутила, насколько твердой и холодной может быть человеческая кожа. но чем здесь гордиться? тем, что мне не было страшно? зато мне было очень грустно. позже, когда я описывала свои ощущения филе, он все не мог понять, что я имею в виду. он то считал, что я сочувствую мертвому, то думал, что я так злюсь на людей, относящихся ко всему происходящему, как к развлечению, из-за того, что они не имеют должного уважения к трупу. нет. нет. я понимаю, что он мертв, и ему все равно. нет, я не испытывала жалости, не испытывала желания призвать своих одногруппников к учтивости. когда я сказала, что мне было грустно, я имела в виду именно это. грусть. оттого, что люди смертны, оттого, что смертна и я, и мои близкие. это не страх и не отвращение — это принятие. или наоборот, пока еще неприятие. это, конечно, нормально. ведь мне всего двадцать лет, я не должна мириться со смертью. я не должна быть достаточно циничной для этого. не обязана.
почему я возмутилась поведением некоторых людей? дело не в уважении к мертвецу, дело в адекватности. когда шуточки отпускают патологоанатомы — это одно. потому что они видят смерть каждый день, и я, безусловно, понимаю некоторую вынужденность такого отношения. но когда молодые парни, сталкивающиеся с таким впервые, с улыбкой тыкают одеревеневшее плечо и шепотом делятся тем, что уже успели всю эту красоту сфотографировать, — совсем другое. это детство, несознательность. если человек так относится к смерти, он так же относится и к жизни, ведь одно является продолжением другого. как писала гиппиус, блаженны дети, потому что не понимают конечности своего существования. я повторяю ее не дословно, но смысл, думаю, ясен. это их счастье! но больше не мое. еще раньше, до морга, на меня начало накатывать особое чувство, то самое осознание неизбежности смерти, которое каждый человек когда-нибудь должен постичь. мне, конечно, еще многое предстоит понять, но я, если честно, уже плачу над цветаевским "уж сколько их упало в эту бездну". каждый раз.

так что да, мне было именно грустно. но не могу сказать, что неинтересно. очень даже.
однако ни страха, ни отвращения, ни скорби и жалости я не почувствовала.

печаль.

о психиатрической могу сказать примерно то же самое. с той лишь разницей, что яснее я увидела не смерть, а безумие. ярче осознала, насколько слабо человеческое сознание, насколько легко его сломать, разрушить; насколько близок к этому каждый из нас. когда первый пациент, мужчина, рассказывал о безногом семилетнем мальчике, который подполз к нему, пока он сидел и рубился в танчики, я с ужасом подумала о том, насколько реалистично наш мозг может изменять для нас реальность. ведь этот мужчина видел и мальчика, и безрукую женщину под вуалью, и двух девочек-близнецов за креслом абсолютно ясно, как видел потом и меня, и врача на соседнем стуле. и, право, какая ему самому разница, что у него за диагноз? я имею в виду, сейчас и всегда, точно определив болезнь, врачи успокаиваются, для них пациент становится просто очередным шизофреником/параноиком и так далее. теперь они точно входят в список и для врача заканчиваются. этим людям говорят, мол, у вас шизофрения! все, что вы видите — галлюцинации, будьте уверены и не бойтесь. что на такое сказать? если перед тобой, как настоящий, стоит окровавленный ребенок и смотрит на тебя своими пустыми глазницами, так ли помогут тебе заверения доктора?

не знаю, по-моему, это очень страшно. и когда впереди сидящая девушка пыталась скрыть улыбку, потому что некоторые "видения" были совсем уж абсурдными, я почему-то лишь мысленно просила, чтобы больной этого не заметил. хотя ему, наверное, все равно.

главный итог? в смерти и безумии нет ничего красивого и поэтичного. смерть — разложение тела, безумие — разложение сознания и души. здесь нечему посвящать стихи. на это можно только смотреть или же просто отвернуться.

в е б к а
ну блин

по вполне объяснимым причинам поход в туалет для нас с ксюшей оброс двумя незыблемыми правилами: во-первых, прежде всего всегда следует включить свет и убедиться, что на полу не сидит притомившийся таракан и не пробегает шустрая мокрица; во-вторых, конечно, не стоит забывать про тапки. последнее правило стало особенно актуально после того случая, когда я чуть не раздавила таракана голой ногой, что меня, думаю, весьма бы раздосадовало. в тот раз я предпочла с каменным лицом выйти обратно в коридор, для приличия пару секунд порыскать по комнате в поисках какой-нибудь ненужной убийственной газеты, которых у нас отродясь не бывает, приговаривая при этом "уходи, пожалуйста, просто уйди оттуда", и после этого, заявившись на порог туалета все так же с пустыми руками, предсказуемо никого не обнаружить и вздохнуть с облегчением.

мою маму такие рассказы ужасают. возможно, когда я описываю нечто подобное, она представляет себе натуральный такой бомжатник, хотя на самом деле мы обе знаем, что в квартире у нас, помимо таких вот мелочей жизни, все вполне тихо, чисто и благопристойно. но в данной ситуации меня интересует не столько реакция мамы или любого из наших гостей, сколько мое с ксюшей поведение. раз за разом нарушая вышеуказанные правила (хотя и смотря себе под ноги), я с нежностью вспоминаю ксюшины отчаянные крики и визги, когда мы только поселились даже не в эту, а еще в прошлую нашу квартиру. там хоть и не было мокриц, но были опять же тараканы, которые, по клятвенным заверениям все той же ксюши, пугались света и от растерянности наматывали по парочке кругов, прежде чем забежать под ванную. прямо как в каком-нибудь мультфильме, это так трогательно, не правда ли.

так вот, сейчас я только посмеиваюсь, когда понимаю, насколько мы привыкли к подобного рода вещам. мы обе в какой-то мере были ухоженными комнатными растениями, ксюша — в большей, я — в меньшей степени, но все же. мы привыкли, что некоторые проблемы — просто не в нашей компетенции. насекомые, вечно ломающаяся техника, прорванные трубы, неработающие краны, отваливающиеся шкафчики, сломанный холодильник (отдельно), деревянные окна и подозрительные звуки по ночам — я уже писала, что нам часто не везет в бытовом плане, но, если честно, меня все устраивает. и хотя я понимаю, что тараканов, наверное, все-таки нужно потравить (или не стоит?), а холодильник разморозить (он уже не закрывается), все эти неприятности кажутся мне такими скучными, что даже вносят своеобразное спокойствие в мою такую непростую простую жизнь.