некоторые из тех заметок, что я писала в америке
из черновиков в компьютере
******
Мне сложно разграничить между собой последние несколько суток. Четырнадцатого числа у меня был первый по-настоящему серьезный экзамен, который, кстати, считается одним из самых сложных за все пять курсов вообще. Поэтому готовиться я начала, вместо обычных двух=трех дней, еще дня за четыре. Звучит, конечно, тоже не слишком впечатляюще, но здесь стоит учитывать запал, с которым я в таких случаях накидываюсь на работу. День мешается с ночью; становится неважно время суток, можно прилечь на полтора-три часа поспать хоть утром, хоть днем, хоть вечером (примечательно, что ночью – реже всего, потому что материал как назло усваивается в это время прекрасно). Время, как река в особенно дождливую погоду, выходит из берегов, все смешивается в кучу – и вот ты вдруг понимаешь, что не спал почти сутки, и стоит все же дать организму возможность отдохнуть. Просишь разбудить тебя через столько-то (-«что делать, если ты попросишь дать тебе еще десять минут?» -«напомнить, что я тогда нихрена не успею») и заваливаешься на кровать, дай Бог, переодевшись в пижаму или хотя бы стянув домашние штаны.
О питании вообще лучше не заикаться, если не хочется прорыдать над убитым желудком и набранными кило все оставшееся время. Кекс в четыре часа ночи? Почему бы и нет, учитывая, что не спать собираешься как минимум до шести. И так далее, и так далее. Целыми днями безвылазно сидишь дома, чтобы не выбить себя из этого режима, хотя и кажется, что режима нет вовсе.
Так всегда было, и до пятого курса, подозреваю, так всегда и будет, но в этот раз, в этот единственный (здесь вру, надо помнить похороны на первом курсе) раз, когда все сбилось настолько, что восстановиться не удалось. История такова: за день до экзамена мне звонит мой координатор и невозмутимо сообщает, что работодатель от меня отказывается, но его все-таки получилось уломать подождать меня еще хотя бы до субботы. Возражения никого не волнуют, куча запланированных до трехмесячного отъезда дел, откладывающихся из-за подготовки, - тоже. Тошная ситуация. У меня от волнения опять что-то перемкнуло, защемило нерв в пояснице (а поначалу еще и в области шеи), так что жутко заныли ноги, и болеть перестали совсем недавно (для справки: сейчас черт знает сколько времени (не уверена, на какой пояс ориентироваться) субботы; вся эта котовасия началась днем четверга). Пока разбирались с билетами, пока папа пытался обвинить меня во всех грехах, я абсолютно потерялась для экзамена. Старалась еще что-то учить, но, на следующий день, вытянув билет, окончательно поняла, что даже выученные вопросы банально не могу сформулировать. В иных обстоятельствах, мне кажется, я бы отреагировала по-другому, но в тот момент меня накрыла волна поразительного безразличия и спокойствия. Я честно отсидела сорок минут, пыталась выудить из памяти нужные слова, подобрать, составить фразы, из них слепить предложения, но все оказалось просто до отвращения бесполезно. В итоге, я сдала билет, и самое мерзкое, что я даже не смогла заставить себя при этом посмотреть в глаза преподавателю, чтобы выглядеть не так жалко. Опять же, если бы не все это сумасшествие с поездкой, мой день закончился бы тут же, я бы, как это уже было однажды, из всех сил боролась бы с желанием лечь на асфальт и умереть. Но вместо этого я даже смеялась по какому-то глупому поводу, когда разговаривала по телефону с мамой. Слишком много нужно еще было сделать. Во-первых, магазин, во-вторых, чемодан, в-третьих…в-третьих, было очень тяжело прощаться с Ксюшей. Никогда я не ощущала себя настолько на чужом месте; я сразу вспомнила, какой пустой казалась квартира, когда моя двоюродная сестра, погостив несколько дней, уезжала обратно в город на неопределенно длительный срок. Человек уезжает, а ты остаешься наедине с пустыми чашками, из которых вы только что пили чай. Есть в этом чувстве что-то невыносимо грустное, печальное. Когда я стояла в пробках по пути в родительский дом, я думала не о предстоящем путешествии, а о Ксюше, которая почти заплакала, уткнувшись мне носом в плечо.
***
Удивительно, как много событий может произойти за каких-то два-три дня и как много новых мест и людей можно увидеть за это время. Ту запись я писала – и так и не закончила – в самолете, когда на дисплее, встроенном в спинку впередистоящего сидения, только отражался наш перелет через Норвежское море. Сейчас же я сижу за деревянном столом, посреди гостиной, разделенной с кухней лишь барной стойкой, и через жалюзи на окнах резво проникает теплый, яркий солнечный свет. Но все по порядку. Итак, наш полет через океан примечателен, помимо всего прочего, одним важным событием: знакомством с Вовой – русским иммигрантом, уже десять лет проживающим в Нью-Йорке. Вове примерно тридцать пять лет, у него поразительно голубые глаза и острый нос, а еще ему очень понравилось с нами болтать, настолько, что он, в конце концов, взял на себя роль нашего с Наташей спасителя.
Дело в том, что, еле-еле успев разобраться с билетами от Москвы и до Нью-Йорка, в спешке мы все равно позабыли о не менее важной поездке: от Нью-Йорка до места назначения. Идею найти недорогие билеты за несколько часов до отлета мы сразу же, еще обсуждая ситуацию в самолете, отмели как неосуществимую, и перед нами естественно встал вопрос: а как тогда? Поэтому, собственно, дальше все и развивалось так, как развивалось. В аэропорту NY мы втроем несколько часов носились от одной стойки регистрации к другой, пытаясь каким-то чудесным образом обнаружить два билета до Джексон Хоула, которые не влетят нам в семьсот, а то и в девятьсот долларов. С каждым пройденным терминалом (в которых мы с Наташей, не будь с нами Вовы, непременно запутались бы окончательно) надежды оставалось все меньше, поэтому, немного подумав, мы решили добраться до вовиной квартиры, и там, через его компьютер, забронировать билеты до Солт Лэйк Сити с пересадкой в Филадельфии. Можно сколько угодно рассуждать о разумности двух девушек, которые, попав в чужую страну (Америку!), первым делом направились в гости к незнакомому мужчине, но я здесь не буду этого делать. Пусть это останется на совести девушек. Гораздо важнее, что, в итоге, именно благодаря этому нам с Наташей удалось провернуть все наши последующие махинации с перелетами и переездами из штата в штат, иначе бы, ей-богу, я бы сейчас не сидела, мирно попивая чай, в этом благословенном тихом городке Дриггсе.
***
Мне уже почти двадцать. И что я делаю? Лежу на диване, распивая маргариту, чувствуя легкое опьянение - и это уже второй день подряд, как будто я вдруг решила ввести такую привычку в свой ежедневный распорядок. И я бы, знаете, внесла. Особенно, если мне придется жить одной. Просто умора: оставшаяся один на один с собой, со своими страхами и со своей болью, анна сидит и мерно распивает алкогольные напитки, размышляя о жизни или протсо тупо втыкая в игру на телефоне. Какая красота. Не имеет значения, что я сейчас лежу не на простом, а на, прости господи, американском диване в этой проклятой америке. Как будто то что-то меняет. Ничерта это не меняет. Мне почти двадцать, и я представляю собой ничто. Все самое сильное, что со мной происходит, формулирует и формирует одни банальности. Мне нечего сказать этому миру; ему нечего сказать мне. Что ж, мы молча взираем друг на друга и не можем придумать, как нам уживаться дальше. Самое смешное, что мы любим друг друга (что-то мне это напоминает?), но наша любовь не порождает ровным счетом ничего. Это мертвая любовь. Она зажигает мою душу лишь на мгновения, после чего "глина остается глиной". Зерно не падает на благодатную почву, дожди не питают его. Ничего не просиходит. В моей душе не распуститься шикарной розе, потому что в ней даже не растет розового куста.
@темы:
совиные истории,
галопом по америке